Они жили и творили всегда и везде как или почти как дети. В доисторической Европе и первобытной Африке – рисуя сцены охоты коротким росчерком куска глины по камню. Их люди и звери – просто знаки, иероглифы. Но как при этом бегут! В Австралии – врисовывая в силуэты аборигенов внутренние органы (опыт и знания каннибалов?) Иначе человек как бы не закончен. В средневековой Франции – иллюминируя (иллюстрируя, по-теперешнему) рукописные готические книги. Где можно встретить диковинных зверей, химер и причудливые райские цветы. Даже специальные альбомы – бестиарии – распространялись по монастырям для художников, лишённых собственной фантазии. И чтоб границы дозволенного христианством не переходили.

Картины художников раннего Возрождения также наивны. А вот во времена Леонардо развился научный подход к изображению – и он победил. После Джоконды рисовать наивно стало немодно. Вскоре возникнут Академии. Перспектива, анатомия, светотень и объёмность станут законом и истиной в последней инстанции для художников почти на четыреста лет. Только романтизм начала XIX века внесёт свои несмелые коррективы в эту скованность. Так, лошади на скачках на картине у француза Жерико бегут скорее по-собачьи, раскидывая ноги вперёд и назад. Но кому до этого дело, если ветер реально и убедительно свистит в ушах у жокеев?!

В XIX веке наивные художники создают альтернативу закостеневшим в безупречной красоте и правильности академистам. Самый яркий пример – таможенник Анри Руссо. Он решительно не хотел рисовать правильно. И остался в истории искусства украшением музеев, вплоть до Лувра. А Пикассо потешался над ним, но втайне восторгался.

Среди наших почти соотечественников грузинский художник Пиросманишвили, или просто Пиросмани. Это о нём написал стихотворение Андрей Вознесенский и спела песню «Миллион алых роз» Алла Пугачёва. Наивность Нико была сродни святости. А искусство его питалось мощными родниками средневековых росписей.

Древнерусская икона, особенно северного, удалённого от центра, письма, очень богата наивной фантазией безымянных авторов. Что уж говорить о нашей парсуне – предшественнице портрета! Как ярки её полуиконные образы!

У американцев в Новом Свете тоже была потребность в искусстве. Вначале ковбои рисовали как могли. В отсутствие ещё не родившейся фотографии это был единственный способ увековечения памяти ушедших любимых. Не только людей. Но и собачек и кошечек. С гордостью и топографической точностью (голландцы отдыхают!) изображались новые родовые поместья. Возникло что-то похожее на русский лубок, а также на современные комиксы. Протестантские уроки нравственности. Позже рисовать начали профессионалы, обучившиеся в Старом Свете, и прелесть наивного искусства истаяла. Всё стало грамотно, как в Европе.

Но на рубеже XIX-XX веков возник бунт на корабле академического искусства и в Европе. Родился дадаизм – искусство, похожее на детский лепет. Припадая к истокам, художники стремились освободиться от лживости омертвевшего академического искусства. В России бунтовали художники-бубнововалетцы, грубо малюя Венеру.

А вот старый кубанский колхозный художник Василий Горшенин из села Марьино Успенского района наивно переосмыслил в 80-х годах прошлого века полотно Клода Моне («Женщина в cаду. Сент-Адресс»), повторив его картину на куске красного ситца, оставшегося от написания лозунгов. Вышло по-нашему, совсем не по-французски, но очень красиво. Этот приём называется теперь постмодернизмом. Но автор этого не знал.